В жизни я эмоциональный человек, а на работе просто «железная»: интервью с правозащитником

Мы поговорили с куратором социальной работы в фонде «Безопасный дом» Еленой Плотниковой, которая вот уже 8 лет помогает людям в жизненных ситуациях, о которых и говорить страшно.

Кто к вам может обратиться, за какими услугами?

Фонд «Безопасный дом» оказывает комплексную помощь пострадавшим от торговли людьми. Помимо адресной помощи, мы ведем превентивную работу с уязвимыми группами — рассказываем, как распознать угрозу и избежать её. Проводим тренинги для специалистов, которые работают в смежных сферах и желают узнать о проблеме получше, выпускаем образовательные материалы.

К нам могут обратиться пережившие сексуальную или трудовую эксплуатацию или находящиеся в эксплуатации непосредственно в момент обращения люди. Тогда мы помогаем организовать эвакуацию, найти временное убежище, даём инструкции по безопасности, в том числе цифровой.

В первое время обеспечиваем заявителей едой, средствами гигиены, одеждой, организуем визиты к врачам, встречи с психологом, помогаем с поиском работы. Также мы организуем юридическую помощь, сопровождаем заявителей в переговорах с правоохранительными органами. Если человеку нужно вернуться домой, помогаем с покупкой билетов.

Как пришли в профессию? Предшествовал ли этому период волонтерства или вы сразу пришли в сферу сотрудником?

В школе я даже не знала, что существует социальная работа в том виде, в котором я занимаюсь ею сейчас. Мне даже кажется, что сегодняшние выпускники факультетов социальной работы не вполне представляют себе все грани и возможности этой профессии.

Так сложилось, что в России социальная работа недооценена, о ней мало говорят. Самый распространенный образ соцработника — тётечка из собеса, которая ходит к старушкам домой и разносит продукты.

Для меня всё началось с волонтерства. Я была подростком с острым чувством социальной несправедливости, поэтому в 19 лет решила поволонтерить в фонде, который помогал потребителям наркотиков в Москве. Мне повезло, там работали крутые психологи и специалисты по соцработе, с международным опытом и прогрессивными взглядами на проблему. Там я познакомилась с критической теорией в социальной работе, которая естественно легла на мою собственную политическую и человеческую систему взглядов.

Я поволонтерила какое-то время, погрузилась в это с головой, а позже мне предложили остаться работать за деньги. Понемногу мне расширяли функционал, я училась, я получала большое удовлетворение от того, что делаю то, во что искренне верю.

Я пришла в социальную работу восемь лет назад, и за всё это время ни разу не пожалела и не усомнилась в правильности своего решения.

Есть что-то, что вдохновляет вас в работе каждый день?

В смысле вдохновения социальная работа дает очень много. Не будет преувеличением сказать, что вы точно расширите своё понимание людей и жизни, научитесь замечать вещи, которые часто ускользают от внимания.

Мне вообще по душе моя профдеформация и нравится, какими глазами я вижу жизнь и людей. Из-за того, что каждый раз работаешь с уникальным кейсом, взгляд не замыливается, и в обычной жизни ты без усилий видишь в каждом человеке уникальную личность, а не набор стереотипов.

Когда я говорю, что моя работа дает мне много оптимизма, люди почему-то думают, что я радуюсь собственному благополучию по сравнению с тем, насколько тяжелыми бывают истории людей. Но это абсолютно не так.

Вдохновение и оптимизм мне придаёт то, что я регулярно вижу, как люди справляются с очень сложными ситуациями, любят жизнь и живут смело, несмотря на обстоятельства и травматический опыт. Я горжусь своими заявителями, потому что все они смелые и упорные в желании жить счастливой и полной жизнью. Это очень вдохновляет.

С какими трудностями и рисками связана ваша работа?

Поскольку торговля людьми это сверхприбыльный криминальный бизнес, мы обязаны строго соблюдать все инструкции безопасности, так как сотрудницы фонда, например, могут стать мишенью для мести со стороны сутенеров или агрессивных партнеров наших клиенток. Некоторые наши сотрудницы подвергались кибербуллингу и шантажу за свою профессиональную деятельность.

В работе мы также часто сталкиваемся с экстренными ситуациями — например, пострадавшая звонит нам в момент, когда её  жизни прямо сейчас что-то угрожает. В таких ситуациях необходимо действовать очень четко и быстро, это большая ответственность, с которой важно справляться.

Существует стереотип: когда люди узнают, чем я занимаюсь, практически все сразу начинают сочувствовать, мол, работа морально тяжелая. На самом деле психика быстро адаптируется даже к самым тяжелым историям, потому что иначе невозможно было бы сконцентрироваться на решении проблем. Эта эмоциональная устойчивость у меня распространяется только на рабочие моменты: в обычной жизни я эмоциональный человек, а на работе просто «железная».

У вас бывает профессиональное выгорание, как боретесь с ним?

Сотрудники НКО часто страдают от профессионального выгорания, это высокий профессиональный риск. Это связано со множеством факторов.

Важный момент лично для меня — четко соблюдать личные границы в отношениях с заявителями. Это всегда трудно, и здесь обязательно крепкое понимание того, как это работает, хорошие знания и навыки. Поэтому я категорически против допуска волонтеров-непрофессионалов к работе с пострадавшими. Поплывшие границы — это большой вред как для заявителя, так и для сотрудника.

Залог качественной работы — профессионализм. К сожалению, высшее профильное образование в России на сегодняшний день даже близко не закрывает этой потребности.

В нашем фонде все сотрудницы могут прибегать к супервизии с психологом. Я советую всем, кто работает в некоммерческом секторе, пользоваться такой возможностью, если она есть, а если её нет — обсуждать вопрос с руководством и всё же организовать психологическую поддержку для работников, тренинги по профилактике выгорания.

Со временем я нащупала пределы своих возможностей в работе и стараюсь к ним близко не приближаться. Работа непростая и требует большой концентрации, поэтому стоит понимать, что рабочих часов должно быть меньше, чем, например, у офисных работников, а времени на восстановление больше.

Лучшая профилактика выгорания, по-моему — адекватно планировать потенциальные результаты работы. Когда речь идет о работе с жертвами системного насилия, рекомендую держать в голове реалистичную планку: блестящим результатом будет, если мы сможем улучшить качество жизни хотя бы половины из всех обратившихся. Мы не можем творить чудес и «исцелять» людей, которые пережили ад, мы можем только попытаться поддержать их в кризисный момент. В этом и заключается работа. Бóльшие цели будут разрушительны и приведут к выгоранию.

Не секрет, что многие жертвы домашнего насилия после попытки выйти из тяжёлых отношений решают простить партнера и вернуться к нему. Как кризисный центр/фонд поступает в таком случае?

Простить абьюзера и вернуться к нему — это естественный момент созависимых отношений. Мы, как профессионалы, понимаем работу этого механизма, и что критически важно именно в такие моменты продолжать поддерживать пострадавшую (прим. чаще всего обращаются именно женщины).

Мы всегда на стороне клиентки, поэтому исключено, что подобное её решение повлияет на возможность получать помощь и дальше, это абсурд.

Решения пострадавшей — это её решения, мы не можем настаивать на чем-то. Разумеется, будем настоятельно рекомендовать выйти из этих отношений, продолжим оказывать необходимую поддержку в рамках своих возможностей.

По каким причинам, по-вашему, жертвы абьюза остаются в отношениях? Что им мешает разорвать их? А если говорить о жертвах эксплуатации?

Пострадавшие от партнерского насилия остаются в абьюзивных отношениях, потому что так работает человеческая психика — парадоксально, но оставаясь, женщина пытается защитить свою жизнь. Так работает инстинкт самосохранения. Зачастую, когда женщина подвергается сексуализированному насилию, она замирает. Помогает ли это защититься? Нет.

Но реакции нашей психики — это биологические механизмы, которые не всегда очевидны. Партнерское насилие многоступенчато: прежде чем перейти к тотальному террору, абьюзер долго и последовательно привязывает к себе жертву: лишает дохода, разрушает её уверенность в себе, социальную жизнь и вообще всё, что могло бы помочь пострадавшей уйти.

Женщины часто остаются с насильниками, потому что искренне убеждены (зачастую самими насильниками), что они никому не нужны, ничего не достойны, и помощи им ждать неоткуда. И самое страшное, что помощи чаще всего действительно нет. Специальных организаций в России мало, помощь может быть очень дорогостоящей и растянутой по времени, потому что речь идет о том, чтобы помочь взрослому человеку в крайне тяжелом моральном состоянии начать выстраивать жизнь с нуля. Семьи и окружение часто обвиняют женщину. Рассказать о том, что происходит дома — стыдно. Если у женщины есть дети, это в разы усложняет побег.

Помимо разрушенной самооценки и отсутствия поддержки, часто пострадавшие не уходят, потому что справедливо боятся за свою жизнь. Огромное количество женщин были убиты своими бывшими партнерами именно тогда, когда уже ушли от них.

Опыт безопасных теплых отношений позволяет человеку лучше распознать манипуляции и не поддаться на них. Вовлечение в эксплуатацию, как и домашнее насилие, может коснуться каждого человека, но можно однозначно утверждать: чем меньше человек социально защищен, тем выше для него опасность пострадать от торговли людьми.

Кто финансирует убежища для жертв насилия в России и за границей? Перед кем должна отчитываться организация и сотрудники?

Сегодня большая часть убежищ и других помогающих организаций работают за счет частных пожертвований, так как политическая ситуация изменилась, иностранных доноров, которые традиционно составляли большую часть финансирования, почти не осталось. Получить госфинансирование на защиту женщин от насилия сегодня практически невозможно. Система отчетности за государственные гранты, прямо говоря, «садистская» (это, я думаю, подтвердят все, кто с ней сталкивался).

К сожалению, до сих пор очень распространено представление, что в благотворительности и правозащите люди работают «за идею». Это очень токсичная установка, советую обращать внимание на подобные идеи у работодателей как на красный флажок и не связываться с фондами, которые работают по такому принципу.

В целом, увы, зарплаты в НКО в России низкие. К тому же, как уже сказала, есть проблема с регулярностью финансирования: бывает, что гранта нет, частных пожертвований не хватает, и люди сидят без зарплаты. Но, хотелось бы снова подчеркнуть этот момент, это всё равно зависит от порядочности руководства.

При этом работники НКО получают преимущественно свободный график, путешествия, необычный жизненный опыт, крепкие аналитические навыки и развитое критическое мышление. А ещё, когда постоянно работаешь с экстренными ситуациями, в жизни ничего не пугает.

Вроде бы сама суть профессии правозащитника предполагает, что это очень порядочный человек, который выбрал путь служения людям, которого нельзя заподозрить в чем-то неэтичном. Есть ли неприятные истории в вашем окружении?

Безусловно, в НКО хватает мошенничества, присвоения денег или спорного распределения средств. Например, когда административные расходы аренды дорогого офиса составляют львиную часть бюджета фонда.

Мошенничество есть везде, непонятно только, почему есть идея, что сотрудники НКО какие-то особенные праведные люди. Я не люблю позиционирование сотрудников благотворительных организаций как «служителей». Все-таки, работа в НКО — это такая же работа.

Идея «служения» — это беда нашей сферы, потому что приводит в профессию непрофессионалов, у которых есть только желание «спасать» и набор субъективных представлений о плохом и хорошем. В итоге это приводит к проблемам и подрыву доверия ко всей сфере.

Какими качествами должен обладать человек, если планирует работать в правозащите?

Хочется пошутить, что у этого человека должны быть альтернативные источники дохода.

Необходимые навыки зависят от специфики организации, но, как правило, сотрудник НКО — многозадачный человек.

✅ Важно хорошее знание языков — поскольку у нас много заявителей из разных стран, и мы сотрудничаем с международными гуманитарными организациями. Я работаю на трех языках. Как минимум — нужен хороший английский.

✅ Обязательны базовые юридические знания — это тоже часть нашей работы. Несколько раз я выступала общественной защитницей в суде, это полноценный участник защиты наряду с адвокатом. Конечно, мы консультируемся с юристами, но большое количество мелких юридических вопросов решаем сами. Это требует знания основных правовых норм.

В нашем фонде, поскольку многие заявители иностранные граждане, мы все разбираемся в нюансах российского и международного миграционного права. Также необходимо знание семейного права — регулярно возникают вопросы связанные с опекой.

✅ Необходимо хорошо знать, как работает система здравоохранения. Например, на какие квоты может претендовать человек, как организован порядок получения медицинской помощи и т. д.

✅ Ещё  один навык — базовое знание психологии с учетом специфики организации (например, помощь зависимым или пострадавшим от сексуализированного насилия будет отличаться).

В общем, объем квалификаций для сотрудников НКО большой, поэтому правозащитная работа подходит для людей, которые не боятся трудностей и готовы многому учиться. Когда-то очень давно я услышала от коллеги фразу, которая определила мое отношение к профессии. Она сказала: «Я не считаю себя добрым человеком, мне хватает уверенности в том, что я достаточно профессиональна». Как видите, идея о «служении» в правозащите — не более, чем заблуждение.

Бывают у вас моменты, когда хочется всё бросить и уйти в менее «гуманитарные» сферы?

Я люблю работать с людьми, мне нравится разнообразие задач и ситуаций, с которыми приходится разбираться. Действительно — приятно чувствовать крепкую связь с реальностью, которую даёт работа с социальной сфере, и замечательно знать, что делаешь полезное дело.

Но вообще я уверена, что и в бизнесе, и на госслужбе есть возможность смотреть на вещи немного шире и заниматься тем, что будет приносить пользу людям и много счастья лично вам.

Какие есть KPI у некоммерческих организаций? Как их замеряют?

У всех организаций разные способы измерения эффективности. Чаще всего НКО ведут простую статистику по количеству случаев, которые взяли в работу за определенный отрезок времени. Сколько провели консультаций, скольким людям оказали конкретные виды помощи и т. д.

Мы всегда собираем обратную связь от тех, кому помогаем — это позволяет лучше выстраивать рабочие механизмы. Все случаи, с которыми мы работаем, уникальны, поэтому унифицированная система оценки эффективности вряд ли возможна, в ней и нет необходимости.

Вы работаете с волонтерами?

Работа с волонтерами — отдельная и сложная история. Мне нравится идея профессионального волонтерства — когда специалист решает, что у него есть время и ресурс для работы pro bono — ради общественного блага, на благо каких-то НКО. IT-специалистки, переводчицы, юристки — самые разные профессионалы могут оказать совершенно незаменимую помощь, и это абсолютно win-win (взаимовыгодная) история, потому что помогать НКО — это и новый профессиональный опыт, и репутационные преимущества, да и просто приятно сделать доброе дело с максимальной пользой.

Непрофессиональное волонтерство (с которого я начинала сама) — более тонкая история, в которой есть подводные камни. Часто люди приходят с хорошими намерениями, но, возможно, не вполне осознают, с чем и как мы работаем.

Специфика работы отражается на других сферах вашей жизни?

Из положительного: я не боюсь никаких жизненных ситуаций, работа подарила мне прекрасных подруг и единомышленниц.

Из условно-негативного: был момент, что из-за регулярного столкновения с экстренными ситуациями, мне было трудно представить, как я буду работать с чем-то менее срочным. Мотивации делать что-то, от чего не зависит человеческая жизнь или, как минимум, безопасность, просто не было: «Документы? Подождёт! Никто же не умрет, если я их не заполню вовремя!». Но потом это прошло.

Близкие меня поддерживают и очень мной гордятся. Но это, я думаю, понятно — это же очень похвально, людям помогать.

У вас есть опыт коллабораций с бизнесом, с другими НКО?

Мир НКО очень тесный, так или иначе все со всеми иногда сотрудничают, перенаправляют кейсы и т. д. С некоторыми организациями мы постоянно на связи, например, с шелтерами, где размещаем своих заявительниц. Поддержка коллег очень ценна, в нашей сфере нет конкуренции. Чем больше хороших организаций, которые работают на высоком профессиональном уровне, тем лучше для всех.

Бизнес в России пока активно не развивается в сторону сотрудничества с социальными проектами и НКО, но какие-то небольшие совместные проекты всё же бывают. Например, компании могут закупать у благотворительной организации подарки к празднику для своих сотрудников.

В нашем фонде есть небольшая программа по социальному предпринимательству, и несколько раз наши подопечные изготавливали бижутерию для реализации известным брендом одежды, зарабатывали. Но к сожалению, это хоть и значительный, но одноразовый зароботок, так что глобально на качество их жизни это не влияет, а мы, разумеется, стремимся к устойчивым решениям.

Благодарим Елену за искренний рассказ💛